На "кольцовки" в СССР
Утро тихое и прозрачное по-осеннему. Солнце золотит легкую облачную взвесь. Просторно и широко вокруг. Это ощущение простора создается громадами холмов противоположного берега, далью туманного горизонта, где сходятся волжские берега. В темной воде спит высокое небо. Мы с Петей Чудаковым якоримся недалеко от бакена. Закидай экономит на якорном тросе: привязывается прямо к бакену, а с кормы швыряет врастяжку тяжелый булыжник, чуть ли не с пуд. Бух!
– Ты, Закидай, лучше бы сразу бетонную сваю привязал, – ворчит Петя.
– А вот поглядим, когда течение дадут, что замурлыкаете. У вас якоря, что ли? Ими только щурят белопузых багрить! – скалится Закидай.
Разбираемся в своем хозяйстве: набиваем кормушки, раскладываем подсачек, готовим снасти, вешаем за борт садок, хоть и, тьфу-тьфу, плохая примета – мочить его заранее, без рыбы.
Закидай чего-то притих. Лежит в лодке, а над ним дым клубится. Видимо, задумался, ожидая течение. Петя, высунув язык, манит кого-то в глубине тяжелой мормышкой с мочкой «навозников». Тут кивок его удочки резко вздрагивает, и Петя действительно подсекает какую-то рыбину! «Ага!», – торжествует приятель. Он приговаривает, колдует, мучает кого-то там, в глубине, и, наконец, вываживает… ерша с комком невесть откуда принесенной тины. Закидай видит Петин «улов» и ехидно кричит из своей старой посудины:
– Води-води, Чудаков! Главное, слабины не давай, а то уйдет!
Петя хмурится, но как-то быстро светлеет лицом и смеется вместе со всеми.
Между тем, ерши всерьез взялись за наших червяков. То и дело стряхиваем с крючков сопливых мародеров, поднятых с десятиметровой глубины. Закидай, так и не намочив снасти, время от времени раскатывается смехом и возгласами-подначками. Нам все это надоедает, и мы, смотав удочки, лежим в лодке, смотрим в белесое небо и слушаем приемник, который торчит из кармана Пети. «Пискун», прокопченный дымом костров, давится обычными мрачными новостями и, наконец, прокашлявшись, мурлычет что-то знакомое и сладкое, как дешевое «Волжское» вино по рубль семь и губы шестнадцатилетней девчонки на танцплощадке. Семидесятые… Наши семидесятые, когда битловский «пласт», однажды переписанный за пятерку у «фарцы», превращался уже в результате стократной переписи с кассеты на кассету в едва понятный гул, но все равно слушали и взасос целовали своих голубоглазых подруг-малолеток, пахнущих сладким молочком, «Вермутом», испугом первых откровенных ночей и свежестью летнего дождя… Джон, Ринго, Джордж, сэр Пол Маккартни, тогда еще просто – Пол… Случалось, не спали ночами, чтобы выловить их голоса среди гудения «глушилок» по «Голосу Америки». А сейчас звенит над Волгой «Band on the Run», естественно и обыденно, в одном ряду с пронзительной до слезы «Осенней песней» Чайковского, с «Белым пеплом» Александра Маршала, звучащим добротно-крепко, и до оскорбления равноправно – с писком надоедливой «попсы». Но все равно сдавливает грудь, и бегут по спине торопливые мурашки-восторжинки…
А потом «дали» течение и рыба пошла на наши «кольцовки». То Закидай, то Петя, то я нет-нет да и поддернем подлещика, изредка и язик ударит по насадке с налета, заставляя бренчать колокольчик и трястись удильник в лодке. А в самый разгар лова к нам подрулила моторка.
– Как дела, мужики?
– Да нечего, теребит немного.
– Больше пяти не переловили?
Э-э, видать рыбнадзор пожаловал… А они – сразу к Закидаю. Хоть и не ГИМС, а грозят штрафом за то, что к бакену привязался. Закидай долго разглядывал их удостоверения, а потом взвился:
– Господа, тьфу, товарищи, то есть ребята, так я в минуту переставлюсь! Мне, едрит через коромысло, только друзьям конец подать, и причалюсь за милую душу, а бакен мне ваш, что собаке пятая нога! – И сыплет своими деревенскими прибаутками с сочным матерком. Но те, хоть и посмеиваются, а гнут свое: плати, мол, штраф, и все тут, еще и перелов с тебя, поскольку билета не имеешь. Тебе, мол, больше трех кило ни-ни… Закидая просто так не взять. Блеснула на солнце бутылка, и разговор принял совсем другой оборот… Зажурчали что-то свое, тихое, понятное. А там и анекдоты посыпались. Отъезжали служивые, махнув на прощание рукой и пожелав удачи. О пяти кило нормы и не вспоминали. Тоже ведь люди. К тому же и день выходной.
Ловим дальше. Но Закидай не может без приключений. Ближе в вечеру, когда нас уже скрючило в лодке, а ноги занемели, как деревяшки, у Закидая послышались странные звуки: хлопок и сразу тонкое, словно вой шакала в зарослях кизила:
– У-у, разорвись земля и небо!
– Ты чего, Анатолий Кимыч? – опешил Петя. – Что случилось?
– Да опять калоша старая подвела! К берегу плыть надо.
Выяснилось, что, доставая вымытую течением кормушку, ткнул Закидай пластмассовым мотовильцем в баллон своей старой лодки. Этого хватило, чтобы ее распороть.
Спасения на водах не понадобилось. «Старая калоша», на удивление, имела все же еще перемычку между баллонами, и поэтому сдулась не вся, а наполовину. Закидай, проклиная все на свете, смотал кое-как снасти и поплыл к берегу. Мы снялись с якорей и двинулись вслед за ним, чтобы подстраховать его в случае чего. Да и поймано было уже достаточно.
Вслед нам насмешливо кричали чайки, передразнивая, очевидно, Закидая. Со стороны «Кузьмы», наискось, шел почти попутный волновой накат, подгоняемый вечерним бризом. А за Соколиной горой плавало в тающих облаках усталое солнце. Закончился еще один день.
