Отшельники волжских островов. Там Леший бродит
Нынешнее торопливое время, в котором напрочь поменялись жизненные ориентиры, вытолкнуло многих людей из привычной жизни сюда, в архипелаг островков пустой и никому не нужной земли. Здесь до образования Чебоксарского водохранилища шумели леса, кипела в деревеньках обычная жизнь с буднями и праздниками, с криками петухов на заре. От былой жизни остались лишь названия затопленных деревень, озер, рек, дороги на островах, разный хлам, пни да стволы мертвых деревьев, нехорошо скалящихся расщепами на молодую торопливую поросль островков. Среди этой заброшенности и поселились странные люди, не принявшие культа денег, который пришел, как новая крайность, на смену культа лживых показушных бессребреников.
Леший, не простой, говорят, человек, обжился в своей землянке, построенной на совесть и надолго. А не простой, потому что, по слухам, учительствовал когда-то в самом Питере. Лешим он назвал себя сам, отринув старое имя. Жизнь выбрал простую – рыбалку да веселую компанию, живущую на острове почти постоянно. Спасаясь от ветров в своей черной полиэтиленовой палатке, стоящей на льду всю зиму, он ловил, сидя в ней, мелкую рыбешку, а потом ходил по своим рыболовным угодьям, насаживал живцов на тройники жерлиц, стерег щуку, которая потом шла на вино и жареху. Это идейный отшельник. Впоследствии он, не поладив с гословом, перебрался поближе к станции Дубовой, бывшей когда-то культурным центром, железнодорожным узлом, а после того, как к ней подступило водохранилище, ставшей временным (до нового затопления) поселением рыболовов, дачников и бродяг.
На Заячьей губе, что находилась ниже Дубовой, нашли приют в землянках и городские рыболовы. Прокопченные, они неделями мерзли у жерлиц, добывая на продажу щуку. Для многих, потерявших работу в нынешней неразберихе, это стало единственным заработком.
Виктор не похож на них. Он кажется мне совершенно не приспособленным к такой жизни.
– Где ты хоть ночуешь-то, Виктор?
– А где придется. Если рыба есть, то в деревне пускают, а нет – здесь в землянке ночую.
– Так ведь без двери холодина в ней невозможная. Ты бы хоть дверь сколотил.
– А-а, ничего. Вон Бобик прижмется, и тепло.
Дворняга Бобик, услышав свое незатейливое имя, косил на него карим глазом и вздыхал.
Я смотрел на Виктора, на его нестарое еще лицо, прокоптившееся, кажется, навсегда, вытертую его куртку, припорошенную пеплом, и не мог понять, что заставило этого человека вести такую жизнь? Могу ли я вот так же принять эти правила игры?.. Помниться, я три дня жил один в землянке, не в этой, а там, на дальних островах. Она была теплая, обжитая. Выйдя как-то ветреной морозной ночью на протоку набрать воды из пробуренной лунки, я вдруг ощутил пронзительное чувство одиночества. Это не была боязнь волков, хотя они заглядывали в эти места, не было это и ужасом перед потусторонними силами. Стоя на ледяном ветру, я вдруг представил на снегу сутулую фигуру Виктора и плетущуюся за ним верную собаку. Он ведь никому не нужен в этой ледяной пустыне! Ему некуда уйти отсюда, даже если будет смертельно тяжело на душе, если придет болезнь. Ему не омыть тело в своей, а не приютившей его бане и не прикоснуться к белому жаркому телу женщины. Эти простые радости, которые имеет большинство, чаще недоступны людям, выбитым из колеи жизни.
Минутная слабость прошла. Я набрал воды и вернулся в жарко натопленную землянку, где потрескивали в печке дрова, и пищал приемник, висящий на стене. Стало смешно и чуть стыдно: «Ишь, ты, жалостливый! Он ведь не маленький. Да и в деревнях люди живут, не дадут пропасть человеку. Это не в больших городах-столицах, где люди нередко умирают на улицах под равнодушными взглядами прохожих».
Виктор не умел ловить рыбу. Он расставлял свои грубые жерлицы и уходил куда-то на острова. Потом оттуда взвивался дымок: Виктор грелся с Бобиком у костра.
Он приходил и снова уходил. Щука не брала на его снасти. Причина этого стала понятна, когда выяснилось, что в качестве живцов он насаживал на тройники жерлиц ротанов – наших пресноводных пираний.
– Послушай, Виктор, щука сама сбежит от этих проглотов. У них пасть не меньше щучьей будет!
Он добродушно соглашался, а я подсказывал:
– Ты сходи вон лучше на протоку, поймай окунишек да сорожек, поставь на жерлицы и не уходи от них, иначе только живца сорвет.
Он снова соглашался и делал все по-своему.
Через месяц я снова встретил Виктора. Он поделился новой идеей. Суть ее сводилась к тому, что раз с рыбалкой у него не получается, он будет заниматься продажей дров. А пока он намеревался строить свое жилье, и для этого собирал по всей округе то обрывок полиэтилена, то лист ржавого железа.
Я сидел на снегу и слушал Виктора. Мне думалось: кто будет покупать у него дрова здесь, в зоне затопления, где сухого мелколесья полным полно, как и усохших на корню больших деревьев? В крепких деревнях хозяин запасает дрова сам и загодя. Как Виктор будет валить лес без хорошей бензопилы, и как он будет вывозить его? От его рассуждений веяло наивностью. (Потом я узнал, что ни с постройкой жилья, ни с продажей дров у Виктора ничего не получилось).
Эти люди почему-то похожи и внешностью и какой-то незатейливой жизненной установкой, следуя которой вещи называются своими именами, без финтов и ужимок, свойственных искушенным демагогам, коим является большая часть политиков и правителей.
Некоторое количество лет назад, когда во времена, именуемые застоем, подобные отшельники назывались просто тунеядцами, здесь жил Сашка. Так он себя называл. Его более или менее постоянным жилищем была землянка, которая была построена на бугре рядом с врытым в песок автобусом «ПАЗ». Но вообще-то он жил в разных землянках, теперь разрушенных, и в доме – бывшей пасеке, где он однажды чуть не умер от угара. Пришел, говорит, по морозу, натопил печку, а закрыл, видимо, рано. Проснулся от тяжелых ударов, как ему казалось – в дверь… Хотел было встать и набить морду нахалам, но тут же упал. Стучало и било молотом в голове. Дополз он до двери кое-как, открыл дверь, лег тут же на свежей морозной струе, и отдышался, выжил…
Кормился Сашка тем, привезут и оставят рыболовы, случалось, и стаканчик поднесут. Рыболовы – люди не жадные. У него когда-то была семья и жилье, но он не любил об этом говорить. У Сашки болела грудь, он часто кашлял, задыхаясь и матеря свои легкие.
Из множества историй, рассказанных Сашкой, мне вспоминается, как одним летом на острове одичали… коровы. Эти мирные животные тоже, оказывается, могут заразиться вольной жизнью и потребовать от людей права на нее. Коров летом обычно переправляли на остров, где они паслись и кормились без всяких пастухов, да и куда уйдешь с острова? Коровам, в конце концов, понравилась такая жизнь. Они выставили дозорных на высоких буграх острова и, едва люди появлялись, они под руководством коровы-вожака уходили подальше. Эту главную корову пришлось выследить и отстрелять, настолько она была хитра и властолюбива… Трудно сказать, было это правдой или нет, но Сашка нередко вспоминал за стопочкой об этом случае, мяса, мол, тогда поели вволю…
Сейчас Сашки здесь нет. Ушел он отсюда или… кто знает?
Наверное, нам никогда не понять этих людей, которые были всегда и в любом обществе. Они отвергали и отвергают скучный, подлый, циничный мир торгашей и политиков. Мы, считая их не в своем уме, правы ли в этом и нормальны ли сами, затевая войны, отравляя природу и выбивая все живое?
И нередко, когда я вспоминаю ту ночь, протоку, гудящую от ледяного ветра. меня охватывает чувство тяжелого одиночества, словно я иду сейчас там, один… Хотя нет, Виктор ведь не один, у него есть друг – собака. Она не бросит…
Автор: Александр Токарев
